Народ безмолвствует но счастлив ли народ. Народ безмолвствует - кто сказал? Смотреть что такое "Народ безмолвствует" в других словарях

Сноски

Иллюзорное сходство «Бориса Годунова» с драмами эпохи барокко, может быть, подсказано было Вл. Сватоню любопытными указаниями на «барочную оперу» гамбургского композитора Иоганна Маттезона «Boris Godunov» (1710), извлеченными Дм. Чижевским из труда: Н. Chr. Wolff . Die Barockoper in Hamburg. (1957). Zeitschrift für slavische Philologie, 1962, Bd. XXX, H. 2, S. 237-242.

С. В. Шервинский . Ремарки в «Борисе Годунове» Пушкина. Изв. Академии наук СССР. Серия литературы и языка, 1971, т. XXX, вып. 1, стр. 62-71. К сожалению, наша статья названа здесь ошибочно: «Ремарка Пушкина „Народ бездействует “» (вм. безмолвствует).

Ср. «немую сцену» в конце «Ревизора» Гоголя и соображения о ее происхождении в ст.: Ю. Манн . Формула онемения у Гоголя. Изв. Академии наук СССР. Серия литературы и языка, 1971, т. XXX, вып. 1, стр. 28-36. См. также замечания о драматическом движении в «Борисе Годунове» Пушкина в связи с проблемой его сценичности в работе: A. Ivanov . Moto e perno nella struttura del Boris Godunov. Udino, 1967.

Ср.: Л. Н. Лузянина . «История государства Российского» Н. М. Карамзина и трагедия Пушкина «Борис Годунов». Русская литература, 1971, № 1, стр. 45-57 и ее же статью: Об особенностях изображения народа в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. В кн.: Русская литература XIX-XX вв. Л., 1971, стр. 3-17.

Я как-то никогда не спрашивала себя нарочно, что выражают слова «народ безмолвствует », может быть, отчасти и потому, что жизнь вырвала их из контекста пушкинской трагедии, и тогда они стали означать почти всегда – «народу безразлично». Если же меня спросили бы, что означает безмолвие именно в финале «Бориса Годунова», ответила бы, скорее всего – потрясение. Замешательство. «Ну и что теперь делать?» Призыва орать здравицу «Димитрию Ивановичу» просто не слышит никто. Безмолвие – такая штука, которая все в себя включает и все может выразить, но первое, что мне приходит на ум – неопределенность. А она и есть – Смута.
Но после того, как я случайно нашла похожую фразу у Карамзина в совсем другом месте истории Годунова, а еще узнала, как интерпретируют критики это безмолвие, мне тоже захотелось прочесть внимательнее и порассуждать. Хотя мне не очень нравится «анализировать Пушкина», из-за этого его с детства привычная ясность перестает быть видима. Итак, с напускной ученостью пускаюсь блуждать в трех соснах.
Читаю книгу Ст. Рассадина «Драматург Пушкин».
«Как широко известно, в беловом варианте трагедия кончалась тем, что народ, пораженный известием о гибели царицы и царевича («в ужасе молчит»), все же послушно, как эхо, отзывался на призыв боярина Мосальского славить нового царя:
«Народ. Да здравствует царь Димитрий Иванович!»
Отдавая рукопись в печать в 1830 году, Пушкин заменил эту здравицу знаменитой ремаркой: «Народ безмолвствует »; заменил, как окончательно доказано М.П. Алексеевым, ничуть не вынуждено, а намеренно. (См.: М.П. Алексеев, Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует». – В кн.: «Пушкин», Л., «Наука», 1972, стр. 208–239)».
Ст. Рассадин считает, что народ молчанием выражает свой осмысленный протест против убийства вдовы и сына царя Бориса. Это – единый собственный взгляд народа, не навязанный извне.
«Мнение народное» в трагедии нужно искать не в том, что сказано вслух, а в том, о чем молчат, – и, мне кажется, не прав Белинский, услышавший в мужицком крике: «вязать Борисова щенка» «голос всего народа, или, лучше сказать, голос судьбы», (В.Г. Белинский, Собрание сочинений в 3-х томах, т.3, стр. 595.) – дело не меняется и от того, что крик мужика тут же подхвачен толпой. Ведь это страшное: «Вязать! топить!» – не родилось само по себе, а спровоцировано призывами Гаврилы Пушкина.
Эта – да и прежняя – активность толпы пробуждалась чужой волей. Финальное же безмолвие – проявление собственной воли, пусть и негативное. Народ еще не может говорить об одном, но молчать об одном – может».
(Рассадин Ст. Б. Драматург Пушкин. Москва: «Искусство», 1977. – С. 55)

Очень часто можно прочесть, что хотя А.С. Пушкин при написании «Бориса Годунова» добросовестно изучал текст «Истории государства Российского», он все же отошел от «ультрамонархической» концепции Карамзина, подчеркнув силу народного мнения.

Но вот как в «Истории» описывается процедура «умоляния» Бориса сесть на царстве 21 февраля 1598 года: «…На рассвете, при звуке всех колоколов, подвиглась столица. Все храмы и домы отворились; духовенство с пением вышло из Кремля; народ в безмолвии теснился на площадях». (Том X, глава III «Продолжение Федорова царствования»).

Получается, что финальная ремарка «Народ безмолвствует » если не заимствована прямо у Карамзина, то производит впечатление основанной на карамзинском тексте. Хотя это не обязательно значит, что Пушкин понимал народное безмолвие так же, как Карамзин.
Если понимать пушкинскую последнюю ремарку как отсылку к «Истории», для «образа народа» она очевидно нелестная: нет никакого «взросления» и «единого мнения», все вернулось к началу…или же это о ж и д а н и е какого-то нового действия – им станут дальнейшие события Смуты?
Карамзин описывает призвание царя Бориса как «великое феатральное действие», «великое действие»; выход духовенства из Кремля и вынос икон, которыми будут «умолять» Бориса – это его первая картина или пролог. Народ безмолвствующий – также участник этого общего действа, притом важнейший, но он вступит тогда и там, когда ему придет время – у стен Новодевичьего монастыря: «И в то самое мгновение, по данному знаку, все бесчисленное множество людей, в келиях, в ограде, вне монастыря, упало на колена с воплем неслыханным: все требовали царя, отца, Бориса! (…) Искренность побеждала притворство; вдохновение действовало и на равнодушных и на самых лицемеров!» (С)
«Безмолвствовать» в смысле «воздержаться» у Карамзина встречалось немного выше, в описании того, каким образом Борис был впервые провозглашен царем. «Печатник советовался с вельможами, снова вышел к гражданам и сказал, что царица, оставив свет, уже не занимается делами царства и что народ должен присягнуть боярам, если не хочет видеть государственного разрушения. Единогласным ответом было: «И так да царствует брат ее!» Никто не дерзнул противоречить, ни безмолвствовать: все восклицали: «Да здравствует отец наш, Борис Феодорович!...» (С)
У Пушкина фрагмент того же «действия» изображен в сцене «Девичье поле. Новодевичий монастырь». Здесь дата не проставлена, но это тот самый день, в который Борис таки согласился занять престол – стало быть, 21 февраля 1598 года. Карамзин «действие» показывает как будто со стороны – как если бы вместе с ним мы смотрели с какой-нибудь высокой площадки или колокольни; Пушкин, напротив, показывает изнутри – из самой гущи толпы на Девичьем поле и только дважды – со стороны. Когда зритель должен услышать именно общий вопль и, в отличие от участников коротких диалогов, должен знать, «о чем там плачут»:
Народ
(на коленах. Вой и плач)
Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами!
Будь наш отец, наш царь! (С)
И в финале сцены, когда слышно общее ликование:
Народ
Венец за ним! он царь! он согласился!
Борис наш царь! да здравствует Борис! (С)
Описание Карамзина создает впечатление, что народ вообще был безгласен до того, как был «дан знак» пасть на колена и вопить; Пушкин дает услышать разговоры в толпе. Карамзин изображает народ, охваченный «вдохновением»; у Пушкина подчеркнуто неведение и полное внутреннее безучастие.
Картина в трагедии Пушкина куда менее торжественна и куда более жестока, чем страницы «Истории» Карамзина, на которых она основывается. И более убедительна. У Карамзина призвание Бориса на царство – это спектакль, но народ – неравнодушный к происходящему, даже «вдохновенный» участник этого спектакля. «Искренность побеждала притворство…» В трагедии Пушкина народ на Девичьем поле – это участник, который делает, что от него требуется, подчиняясь общему бессознательному движению, но внутренне остается случайным зрителем, любопытствующим, но по большому счету безразличным.
«Безмолвие» народа при воцарении Бориса 21 февраля 1598 года у Карамзина –значительно и однозначно. У Пушкина его в этот день нет вообще: есть многоголосие, выражающее любопытство, добросовестную бездумную исполнительность, честное безразличие и лишь при финале – столь же честную всеобщую радость.
Если теперь сравнить это с последней сценой трагедии «Кремль. Дом Борисов. Стража у крыльца» – первое, что видим: безразличие исчезло. Сирот Бориса кто-то жалеет, кто-то клянет, но в с е р а в н о – только нищему, все равно у кого просить милостыню.
Участие народа в свержении беззащитного сына Бориса в пушкинской трагедии больше, чем его участие в воцарении самого Бориса. На Девичьем поле главенствовало бессознательное подчинение: «Дошло до нас; скорее! на колени!» (С). То ли дело вымещать свои кривды на «Борисовом щенке» – тут объяснения не нужны.
Не так важно, что народ подтолкнула чужая воля, а важно, что он сделал ее своей. Люд московский в избрании Бориса Годунова участвовал как необходимая массовка, но Федора Годунова сверг своими руками.
Порыв ненависти спал. Но когда бояре идут зачем-то в дом Годунова, где его семья под стражей, и люди это видят – они могут не понимать, что делается, но вполне безразличными уже быть не могут.
В сцене на Девичьем поле было единичное предложение пробраться за ограду – из любопытства, сразу отвергнутое; в сцене возле дома Борисова звучит призыв «взойти» внутрь на визг, женский голос – может быть, крик помощи, видно, там дело нечисто – и призыв не одинокий. Здесь войти на крик предлагает уже не «один» или «другой», а «народ». (И сразу останавливается, из-за того, что «двери заперты», да и «крики замолкли»).
А потом выходит Мосальский и говорит: «Мария Годунова и сын ее Федор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы» (С).
(Пушкин, наверное, нарочно придумал это «мертвые трупы», так сильно режущее слух, чтобы подчеркнуть, как фальшивый человек – то же, что глухой – лжет и себя не слышит).
Народное возмущение было использовано боярами, перешедшими на сторону Самозванца, чтобы свергнуть Федора Борисовича. В общем-то в убийстве вдовы и сына Бориса Годунова народ – соучастник, как ни страшно это звучит. Но поймет ли он это? Может быть, когда народ «в ужасе молчит» – это ужас перед собой? Он равнялся бы пробуждению. Но – тогда не было бы всех дальнейших зверств Смуты.
Люди могут не испытывать жалости к жене и детям Бориса Годунова. Но ложь Мосальского очевидна и для простака.
Я думаю – народ безмолвствует из-за того, что почувствовал обман. До сих пор он повиновался, когда доверял, не раздумывая. И уже как следствие обмана – замешательство: а кому верить?
Хотелось бы мне услышать в этом безмолвии – отвращение перед теми, кто смеет лгать так нагло и презрительно.

Народ безмолвствует — последняя ремарка Пушкина в финале его трагедии «Борис Годунов», написанной во время ссылки в имение поэта село Михайловское в 1825 году

Народ
— Расступитесь, расступитесь. Бояре идут.
Они входят в дом.
Один из народа
— Зачем они пришли?
Другой
— А верно, приводить к присяге Феодора Годунова.
Третий
— В самом деле? - слышишь, какой в доме шум! Тревога, дерутся…
Народ
— Слышишь? визг! - это женский голос - взойдем! - Двери заперты - крики замолкли.
Отворяются двери. Мосальский является на крыльце.
Мосальский
— Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы.
Народ в ужасе молчит.
— Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Народ безмолвствует .
Конец

«Народ безмолвствует» — в этих двух словах, ставших крылатой фразой, заключен диагноз состояния русского общества. Испокон веков мнение, надежды, радости, проблемы народные были государству российскому безразличны. Не то, чтобы совершенно на них не обращалось внимания, но — в последнюю очередь. Не государство для народа, а народ для государства — основной принцип деятельности власть предержащих в России. Народ нужен сильным мира сего лишь как масса; тупая, безголосая сила:
в войне

«Все совершается…массой, числом… Этим … способом мы и воевали. В 1942 году… Мудрый Хозяин командовал одно: «Атаковать!». И мы атаковали, атаковали, атаковали… И горы трупов у погостий, невских пятачков, безымянных высот росли, росли, росли. Так готовилась будущая победа… Много я видел убитых до этого и потом, но зрелище Погостья зимой 1942 года было единственным в своем роде… Трупами был забит не только переезд, они валялись повсюду… Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании – в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше – сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше – политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них – тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года ». (Н. Никулин «Воспоминания о войне»)

в строительстве чего-то грандиозного

«Бушевал и разбойничал всю ночь буран. Промерзли до костей люди…. Утром выступивший на работу отряд увязал в глубоком снегу…. Группа Корчагина освобождала от снежных заносов свой участок. Только теперь Павел почувствовал, до чего мучительны страдания от холода. Старый пиджачок Окунева не грел его, а в калошу набивался снег. Он не раз терял ее в сугробах. Сапог же на другой ноге грозил совсем развалиться. От спанья на полу на шее его вздулись два огромных карбункула. Вместо шарфа Токарев дал ему свое полотенце. Худой, с воспаленными глазами, Павел яростно взметывал широкой деревянной лопатой, сгребая снег» (Н. Островский «Как закалялась сталь»)

«По небу тучи бегают,
Дождями сумрак сжат,
под старою телегою
рабочие лежат.

И слышит шепот гордый
вода и под и над:
«Через четыре года
здесь будет город-сад!»

Темно свинцовоночие,
и дождик толст, как жгут,
сидят в грязи рабочие,
сидят, лучину жгут.

Сливеют губы с холода,
но губы шепчут в лад:
«Через четыре года
здесь будет город-сад!»
(В. Маяковский «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка»)

в крайнем случае — ради прославления себя любимых

Понимая, что от него ничего не зависит «народ безмолвствует». Но молчание — не значит согласие, непонимание, невнимание. Люди всё видят, слышат, разумеют и ведут себя соответственно

Столетиями в России ведется скрытая, молчаливая, упорная война между населением и государством. Враждующие стороны абсолютно не доверяют друг другу. Всякие, даже самые благие намерения государства, дельные мысли и предложения вызывают у народа подозрения в корысти, подвохе, чьей-то заинтересованности, намерении поживиться за его счет, объегорить, одурачить, и либо игнорируются, либо тихо саботируются. Государство так же воспринимает народ или неким вздорным, вредным, недалеким, ленивым недорослем, которого следует бесконечно воспитывать и, желательно, ремнем, или коллективным жуликом, способным на любое непотребство